«Во славу
Отечества».
160-летию строительства
Октябрьской ж.д. посвящается.
Бойкова Ирина Алексеевна.
Посёлок Лыкошино и окрестные деревни хорошо известны всем, кто увлекается краеведением, ведь наши валдайские холмы и лесные тропинки были исхожены на рубеже XIX – XX веков большим количеством столичных знаменитостей. Приезжали они к нам на отдых и за впечатлениями, которые потом использовали для создания своих литературных произведений и живописных полотен. И, кажется, что всё об этом уже известно, писано-переписано разными авторами. И найти что-то новое очень трудно. Но жизнь подбрасывает всё новые и новые сведения, как напоминание о том, в каком интересном месте мы живём.
Вот, например, взять одну из деревенек нашего Валдайского сельского поселения – Кузнецово.
Деревня как
деревня, скажете вы. Умирает, как тысячи
других деревень в России. Находится она всего в
А ведь это не простая деревенька! В середине XIX века там находился штаб строительства 6-го участка Северной дирекции Николаевской железной дороги. И жили в Кузнецове инженеры-путейцы братья Панаевы, Семичев, Поземковский, горный инженер Самойлов. Часто наведывались барон Черкасов и инженеры Шашков и Миклуха-Маклай, который был гораздо старше других, уже женат и имел детей. В это-то время и подрастал будущий известный герой Гвинеи. Миклуха жил верстах в двадцати пяти от центра, то есть от Кузнецова, и приезжал туда редко, но остальные офицеры виделись часто и жили очень дружно.
Но лучше всего об этом периоде написано в записках Валериана Александровича Панаева, ставшего впоследствии начальником строительства 6-го участка Николаевской железной дороги.
Я дальше привожу отрывки из воспоминаний о пребывании братьев Панаевых на строительстве железной дороги, так как считаю, что они будут интересны всем, ведь большая часть жителей района так или иначе связана с железной дорогой. И любопытно узнать, как начиналось строительство пути. Лично я, читая воспоминания Валериана Панаева, получила наслаждение от его слога, живого описания интересных личностей, с которыми ему довелось познакомиться в наших местах. Много интересного узнала о нём самом и об их «житье-бытье на 6-м участке, вне служебных обязанностей», как писал сам Валериан Александрович.
Удивительные личности, удивительное время…
Из воспоминаний В. А. Панаева:
«По выдержании экзамена произведенных в подпоручики командировали обыкновенно на практические занятия, а отпусков не давали, за исключением особенных случайностей. На этот раз всех высокостоящих по списку по просьбе инженер-полковника Мельникова, который был назначен на изыскания и постройку Николаевской железной дороги, командировали к нему не как практикантов, а как ответственных лиц для самостоятельных поручений на летнее время (...)
Когда мы с братом явились к Мельникову, он сказал, что назначает нас на изыскания и предоставляет нам, как стоящим первыми по списку, избрать район, ближайший к Петербургу. Мы ответили ему, что нельзя ли послать нас подальше от Петербурга.
— Странно,— сказал он,— но я этому очень рад потому, что многие просились поближе к Петербургу. В таком случае, я назначу вас на самый отдаленный край моей дирекции.— И он назначил нас на пространство, которое находилось ныне между Окуловкой и Бологое.
Ехать туда надо было по шоссе до Валдая, а оттуда верст сорок в сторону, в деревню Кузнецове, где проживал начальник участка инженер Семичев. Проезжая прежде по шоссе мимо больших ямов и деревень с прекрасными постройками и видя там лавки и самовары по окнам домов, нам рисовались такими же и те деревни, куда мы должны были ехать.
Деревня Кузнецове была центром участка, где, как я уже упомянул, должен был находиться начальник участка Семичев — впоследствии довольно известный практический инженер. Прежде всего, мы, конечно, должны были явиться к нему для получения дальнейших распоряжений.
Приехали мы в Кузнецове часов в десять вечера, промокли от дождя до костей. Увидав свет в одной избе и узнав, что там живет офицер, мы остановились перед ней и вошли в избу, полагая, что мы попали к Семичеву.
Когда мы вошли, то увидали человека в одном белье, ходящего из угла в угол; изба освещалась фитилем, горевшим в какой-то плошке. Услыша, кто мы такие и что мы присланы в его распоряжение Мельниковым, человек этот сказал:
— Ошибаетесь! Я не Семичев, а есмь Сергей Васильев Самойлов, горный инженер, занимающийся здесь сверлением земного шара чуть не до центра...
Самойлов оказался родным братом известного артиста Василия Васильевича Самойлова. Сергей Васильевич служил на уральских заводах, привез в Петербург транспорт золота как раз в то время, когда начались изыскания для Николаевской железной дороги, и был командирован для бурения предполагавшихся выемок, доходящих до девяти саженей глубины, дабы составить геологические разрезы и определить качества грунтов, а равно и для зондирования болот, то есть для определения их глубины. Такие данные были необходимы для составления предварительной сметы на земляные работы.
Мы попали в центр Валдайских гор; в этой местности потребовалось делать много глубоких буровых скважин, и потому Самойлов проживал здесь более полугода.(…)
К вечеру приехал Семичев, у него имелся большущий самовар. Во время вечернего чая на воздухе пришел Самойлов в своем плаще и с гитарой, и тут-то он явился во всем блеске своего редкого артистического таланта.
Самойлов стал изображать нам артистов, артисток и певцов, трагиков, Каратыгина и Брянского, Сосницкого, Максимова, свою сестру Надежду и проч. Отойдет в сторону и затем явится новым лицом, то вырастет, то понизится, то говорит густым баритоном, то нежным голосом. Затем он принялся петь с аккомпанементом гитары; репертуар его был неисчерпаем: романсы, русские и цыганские песни, арии из итальянских и русских опер и даже куплеты из французских водевилей. Он имел приятный тенор с баритональным оттенком, пел безукоризненно верно и с большим выражением. Словом сказать, очаровал всех нас и очаровывал в продолжение нескольких месяцев.
Утром мы отправлялись на работы изысканий, но все только и думали, как бы пораньше вернуться к вечернему чаю, дабы не пропустить ничего из ожидаемого нами разнообразного представления.
Один день мы слышали сцены из «Гамлета», другой — из «Отелло», третий — из «Макбета» и т.д., из «Разбойников» Шиллера, «Дмитрия Донского», «Уголино», «Людовика XI» и проч., или вдруг Самойлов появлялся Хлестаковым, городничим, Чацким, Фамусовым и проч. (…)
Когда мы вернулись в Петербург для продолжения курса наук в последнем классе подпоручиков и явились откланяться Мельникову, он, выразив нам свое удовольствие за исполненные нами поручения, сказал, что если мы хотим, то он по окончании нами в будущем году курса потребует нас к себе. Мы ответили, конечно, нашим согласием, и в следующем году мы поступили на службу постройки Николаевской железной дороги на северную дирекцию под начальством Мельникова, наилучшего инженера, человека ученого, умнейшего и благороднейшего.»
Вернувшись на строительство магистрали уже начальником 6-го участка Северной дирекции, Валериан Александрович построил себе дом в районе станции Угловка на самом берегу реки Щегринки у окраины леса в удалении от всякого жилья.
Вскоре молодой инженер встретил на своём пути прекрасную девушку из древнейшего русского рода – Софью Мельгунову и молодые повенчались на станции Валдайка в военной походной церкви. После свадьбы от родителей жены им перешла усадьба Байнёво, что находилась от станции Валдайка километрах в 20 в сторону города Валдая. Эта усадьба стала счастливым местом для влюблённых. Здесь у них родились три дочери: Елена, Александра и Валентина. Александра впоследствии стала известной оперной певицей, ученицей Полины Виардо, Валентина умерла совсем молодой после рождения сына и похоронена на территории Валдайского монастыря в усыпальнице Панаевых. А Елена вышла замуж за Павла Павловича Дягилева, имевшего сына Сергея, будущего известного театрального деятеля.
Но это всё было позже… А пока весь талант, кипучая натура были подчинены одному: строительству пути «Во славу Отечества»…
«Нелишнем считаю теперь упомянуть о направлении линии Николаевской железной дороги.
Начну с того, чтобы объяснить нелепость легенды о том, что будто бы император Николай I, положив линейку на поданную ему карту и проведя прямую линию карандашом, приказал вести железную дорогу по этой прямой линии. Легенда эта повторялась бесконечное число раз стоустою молвою, признавалась за неоспоримый факт в образованных кружках и даже в высших сферах и неоднократно подтверждалась серьезными органами печати (...)
Вопрос о направлении железной дороги от Петербурга до Москвы долгое время обсуждался в особом комитете, называвшемся тогда комитетом железных дорог, в котором заседали министры и некоторые члены Государственного Совета. Огромное большинство означенного учреждения полагало, что надо вести дорогу на Новгород. Между тем государь не разделял этого мнения. Утомленный бесконечными спорами по этому предмету, он призвал к себе инженера-полковника Мельникова (впоследствии министр), который вместе с другим инженер-полковником, Крафтом, был назначен для производства изысканий и постройки дороги. Мельников считался особенно талантливым и блестяще образованным во всех отношениях человеком, что и было известно государю.
Государь спросил Мельникова, какого он мнения о направлении дороги.
Мельников коротко и ясно высказался так:
Дорога должна соединять две весьма населенные столицы: все движение, как грузовое, так и пассажирское, будет сквозное. В непродолжительном времени должны примкнуть к Москве другие дороги со всех концов России; таким образом, сквозное движение между Петербургом и Москвой разовьется в несколько десятков раз против настоящего. Было бы ошибкою большою и неисчислимою потерею в общей государственной экономии, если обречь дальнейшие поколения на уплату восьмидесяти с лишком верст в продолжение целого века или более, пока прямой расчет не вынудил бы строить другую, более кратчайшую дорогу от Петербурга до Москвы.
— Рад,— сказал государь,— что ты одного со мной мнения, веди дорогу прямо!
Слова «веди дорогу прямо» не означали вести по прямой линии, а относились к тому, чтобы не держаться направления на Новгород.
Только исключительное невежество по отношению к известным предметам могло поддерживать означенную легенду. Множество раз мне случалось слышать повторение ее людьми образованными. Обыкновенно в подобном случае я спрашивал такого господина, проезжал ли он по Николаевской дороге.
— Как же, много раз.
— Разве же вы не обратили внимания на то, что во многих местах поезд идет по кривой, что для каждого пассажира должно быть очевидно.
Тогда такой господин попадал в положение гоголевского почтмейстера, только воздерживался от удара себя в лоб ладонью и известного возгласа (...)
Теперь обращусь к рабочему люду, то есть к землекопам. В то время землекопы преимущественно набирались в Витебской и Виленской губерниях из литовцев. Это был самый несчастный народ на всей русской земле, который походил скорее не на людей, а на рабочий скот, от которого требовали в работе нечеловеческих сил без всякого, можно сказать, вознаграждения. Забитость и как бы идиотство этих людей, трудно описуемое, усугублялось еще почти незнанием русского языка. Когда я увидал этих людей первый раз на работах, то был поражен следующим фактом: каждый человек, прежде нежели пройти мимо меня, сгибался так, что туловище приходило в горизонтальное положение, затем мелким шажком он подбегал ко мне, схватывал конец полы сюртука, целовал его при словах:
«Целую, пане полковнику»,— и удалялся в том же согнутом положении. Понятно, что впредь я везде воспрещал подобные сцены.
Подрядчики нанимали землекопов, заключая контракты с волостными правлениями или с помещиками. Но иногда помещики брались работать за задельную плату, то есть являлись поставщиками, приводя на работы собственных своих крепостных людей или крепостных от своих соседей. Помню, что однажды явились у нас такими поставщиками два помещика, которые сами жили при работах. Один из этих помещиков, Клодт,— кажется, с титулом барона,— пригнал артель в тысячу двести человек, а другой — Буйницкий — в тысячу пятьсот человек. Первый был довольно порядочный человек, а второй, хотя и вполне светски образованный богатый помещик, был в полном смысле слова эксплоататор негров.
Кузьмин (подрядчик) забрал вперед деньги и во все время работ оставался большим должником казны, а потому осенью расчеты с рабочими делались под правительственным надзором. Кузьмин сынтриговал так, чтобы наблюдение за этими расчетами было поручено полицейскому управлению, а не нам, инженерам. Вследствие этого расчеты, за которыми наблюдали бурбоны, готовые за даровые харчи и вино угождать подрядчику и допускать вопиющее зло, производились возмутительным образом, а не так, как мы произвели расчет людям в первый год. Кроме того, бурбон (...) фамилии которого не помню, появившийся во главе жандармской команды нашего 6-го участка, ежедневно занимался поркою людей по просьбам и жалобам приказчиков и десятников. Эти экзекуции совершались так, чтобы я не мог видеть их, живя в версте от конторы за возведенною уже высокою насыпью; но я знал, что подобные экзекуции совершались часто. Поэтому рабочие считали главным своим начальством полицию, но приказчики и прочий подрядческий люд, зная, что участь их зависит от нас, можно сказать, трепетали перед нами. Однажды я, возвращаясь с работы, должен был проехать мимо конторы и напал на экзекуцию. Два или три человека лежали под ударами розг; их визги и крики взорвали мою душу. Я приподнялся в тарантасе и громким голосом заревел: «Стой... ребята, вставайте!» Разумеется, все стихло, никто не осмелился пикнуть; я дождался, пока не убрали атрибуты экзекуции, и бурбон, присутствующий тут, не ушел в подрядческую контору, и тогда я уехал.
Сей бурбон подал по начальству рапорт о моем поступке, и, конечно, я был бы отдан под суд; но Виланд, главный начальник полицейского управления, будучи человеком образованным, воспитанником Института путей сообщения, не дал хода этому рапорту (...)»
От себя добавлю: не исключено, что В. А. Панаев делился в кругу литераторов своими впечатлениями о положении рабочих на строительстве Николаевской железной дороги, и его рассказы могли стать одним из источников некрасовского стихотворения «Железная дорога». Да и Н. А. Некрасов сам не раз бывал в наших краях в имении Кронида Александровича Панаева.
«Движением заведовал не Мельников, а особое начальство, и мы, как производители работ постройки дороги, не принимали в этом движении участия. Вдруг, внезапно последовало распоряжение графа Клейнмихеля, которым приказывалось дистанционным офицерам сопровождать все почтовые поезда по своей дистанции (...)
По поводу временно порученного нам, начальникам дистанций, наблюдения за движением я нахожу нужным пояснить следующий факт. В то время, когда у нас не было железных дорог, то в Институте путей сообщения была прочитана буквально лишь одна лекция о конструкции паровозов в общих чертах. Таким образом, не было в то время ни одного инженера в корпусе, который был бы знаком с этой отраслью знаний, за исключением лишь общей теории сопротивления движению по рельсам.
Чувствуя такой пробел в существенном вопросе, до железной дороги относящемся, в чем никто не был виноват, так как в начале сороковых годов этот вопрос ни в Европе, ни в Америке не был еще разработан, я тотчас по выходе в свет превосходного сочинения «Guide du mecanicien constructeur et conducteur de machines locomotives», [«Руководство для механиков и машинистов паровозов»составленного четырьмя знаменитыми французскими инженерами], принялся за изучение означенного вопроса.
Вследствие этого ко времени открытия движения по Николаевской железной дороге я ознакомился с теоретической стороной вопроса, а с открытием движения стал знакомиться и с практической стороной дела. Для этого я почти ежедневно ездил с поездами на паровозе. Сначала, конечно, высматривал, а потом сам стал водить поезда (...)
Прослужив года полтора на ремонте, имея уже опытность в постройке и ознакомившись в достаточной мере с механическою стороною подвижного состава, я не пожелал оставаться более на ремонте, который не мог представлять никакого поприща для инженерного дела. Поэтому я обратился к начальству с просьбою о прикомандировании меня к Александровскому механическому заводу, рассчитывая образовать себя таким образом в смысле компетентного инженера для постройки паровозов и проч. Между тем Александровский завод находился в руках контрагента Уайненса, который имел сильное влияние в департаменте железных дорог, и, по его интриге, просьба моя была отклонена. Тогда я, рассчитывая для дальнейшего образования отправиться за границу, подал рапорт об отставке. Но представление о моей отставке задержал у себя умышленно начальник отделения, послав его по начальству лишь в начале января. Это прошение и было возвращено назад за поздним его представлением, так как в то время существовало правило — подавать в отставку не позже 25-го декабря. Получив обратно рапорт, не имевший дальнейшего хода, я сдал дистанцию брату и рапортовался больным. По существовавшему тоже правилу офицер, проболевший четыре месяца, увольнялся от службы, между тем меня без всякого временного вступления на службу и без подачи нового медицинского свидетельства от службы не увольняли, и я, оставаясь в таком положении почти целый год, дождался нового срока и подал вторично рапорт об отставке, и рапорт мой дошел до графа Клейнмихеля (...)
Когда графу Клейнмихелю доложен был мой рапорт об отставке, он призвал самое приближенное к нему лицо, полковника Серебрякова, и сказал ему:
— Что он (то есть я) затеял, какое же он может иметь лучшее положение, чем то, которое он занимает, и притом лично мне известен. Узнай, чего он хочет.
Когда Серебряков обратился ко мне, то я сказал:
— Сообщите главноуправляющему, что я не имею другого желания, как применить свою деятельность к серьезному делу, и что на ремонте устроенной уже дороги я не вижу поприща для инженера.
После того не прошло и недели, как последовал приказ главноуправляющего следующего содержания:
«Инженер-капитан Панаев 2-й назначается начальником изысканий особой ветви для железной дороги, имеющей целью развитие каменноугольной промышленности в Донецком бассейне».
Ни начальный, ни окончательный пункты в приказе не были обозначены. Понятно, что эта ветвь должна была примкнуть к предполагавшейся Черноморской дороге в каком-либо пункте. Я несказанно обрадовался такому поручению, которое открывало мне широкое поле для изучения вопроса, о котором я мечтал. Передо мною явилась территория с лишком в двести верст ширины и более пятисот верст длины (...)»
А про деревню
Кузнецово хочу добавить, что она расположена на очень красивом месте, на
возвышении. Отсюда вся округа видна.
Домов немного, но у каждого дома – сад. И каждый год обильно здесь плодоносят
яблони и сливы. Рядом находится старое лесное озеро Борисовка, когда-то большое, сейчас почти заросшее. На
берегу озера построил в конце XIX века дачу «Борисово»
купец I гильдии Н. Е.
Бельтихин. Рядом с дачей был вырыт пруд.
Семья купцов Бельтихиных была самой богатой и известной на станции Валдайка и в окрестностях. Они владели несколькими домами, имели хозяйство в д. Кузнецово, дачу в деревне Порожки. Занимались и колокололитейным производством. В музее колоколов города Валдая есть колокол, на котором отлита надпись «Ст. Валдайка Николаевской ж. д. Бельтихин». Подобная надпись есть и на других колокольчиках, которые хранятся в частных коллекциях. Бельтихины были связаны партнёрскими торговыми отношениями с известными колокололитейщиками города Валдая Усачёвыми.
Ещё требует утверждения тот факт, что небольшой колокололитейный заводик Бельтихины построили именно в д. Кузнецово. Следов производства, к сожалению, пока не удалось найти, но остатки кузницы, развалины скотного двора и двух конюшен, говорящие о славном трудовом прошлом деревеньки время уничтожить ещё не успело…
Литература:
Дмитрий Григорович. Литературные воспоминания.
Приложения. Из «Воспоминаний» В. А. Панаева. М., «Художественная
литература» 1987
